Детство

Сильному человеку Таисии Тимофеевне Крутых (Колесниковой) и милой девушке Инне Давидович посвящается.

Я родился в Ростове-на-Дону на улице, которую все называли продолжение улицы Ленина. На самом деле, улица Ленина — достаточно большой и широкий проспект. Но после площади РИИЖТА (Ростовского института инженеров железнодорожного транспорта) он сужается в двухполосную улочку, которая катится в балку, где на последней остановке 17 автобуса есть вход в Ростовский зоопарк.

А я родился и жил в небольшом двухэтажном доме на предпоследней остановке. За моим окном, в спальне стояли фонарь и тополь. Ночью фонарь горел, а ветки тополя качались сквозь его свет. Моя кровать стояла как раз около подоконника и маленьким, я завернувшись в ватное одеяло мог смотреть долго на это причудливое движение.

В квартире, кроме моего папы и мамы, жили дедушка и бабушка. Дед умер, когда мне было десять лет. Возможно о его жизни и смерти я еще расскажу. Но не сейчас.

Так вот, бабушка Тася, Таисия Тимофеевна! Потомственная дворянка, очень начитанная, образованная, умная, веселая и жизнерадостная. Она была очень мужественным человеком.

Воевала, прожила не простую жизнь, со всеми перипетиями того времени. Война гражданская, Война отечественная, голод в 30 е годы, дети, разрушенный и вновь построенный дом.

В конце жизни, в 70 лет поехала в Ленинград, к своей сестре-блокаднице Серафиме Тимофеевне. Там она упала и сломала шейку бедра. Кости не срослись, и она, до конца жизни передвигаясь с помощью костылей, Не желая быть ни для кого обузой, не переехала жить ни к сыну, ни к дочери, не смотря на уговоры. Так и жила одна и всегда была рада мне. Я любил к ней приезжать. Это был кусок моего детства: мой дом, мои любимые книги, древний телевизор, старая ламповая радиола и хрипящие пластинки. Марк Бернес….

Здесь тополя сажали мы с тобою
Дрожали эти прутики в руках
А ныне серебристою листвою,
Стучат в окно второго этажа….

А еще были любимые и по сию пору песни. Они, наверное, смешно звучат сейчас, но мне глубоко плевать на эпохи и мнения. И я их пою сам под гитару. «С чего начинается Родина», «Москвичи», «Просто я работаю волшебником» и многие другие.

В доме не было центрального отопления, вместо него в каждой квартире, на кухне стоял котёл АГВ. Зимой его зажигали и огонь в его топке не гас уже до весны. Сейчас мало кто наверное помнит, что это такое. А я помню – белая, круглая бочка занимающая большую часть одного из углов маленькой кухни. В стену от верха бочки, уходила черная гнутая труба, а в самом низу была небольшая полукруглая дверца, через которую был виден голубой огонек газового пламени. Я любил приходить сюда ночью, и сидя перед открытой дверцей на старом скрипящем табурете, бесконечно долго смотрел в приоткрытую дверцу на мерно горящий огонь, Иногда к нам в гости приходил мой двоюродный брат Сергей. Тогда на конфорки печки ставился большой жестяной чайник, заваривался крепкий чай. Дед доставал большие жестяные, для нас — ¨фронтовые¨ кружки и мешочек колотого специальными щипчиками сахара. Потом на кухне выключался свет и сидя в блика пламени буржуйки-АГВ,Серега и я пили чай в прикуску и пели деду с бабушкой их любимые фронтовые «Эх, дороги» и «Землянку»….

Так вот, бабушка Тася была очень мужественным человеком. Приходя к ней я всегда предлагал помощь в нехитрых домашних делах, и она непременно отказывалась отсылая меня гулять во двор. И все делала всегда сама — ходила в магазин и на рынок, готовила, мыла полы, убирала. Ей было больно, потому, что стержень, которым были скреплены кости выпал и ходил внутри ноги. Но она все терпела. За все последние ее годы жизни, я ни разу не увидел, чтобы она плакала или отчаивалась. Меня маленького это поражало, как поражали и ее другие душевные качества. Так я познакомился с первым сильным человеком на своем пути. А потом ее не стало. Ей было 76 лет, и был ее день рождения. Она дождалась меня с отцом. Мы посидели за накрытым ее руками столом. Ночью ей стало плохо. Увезли на скорой, на следующий день она умерла в больнице.

Похороны ее я помню. Привезли на катафалке, но во двор не въезжали. Прощались на краю дороги, и мама меня не подпустила к ней. Так и сказала: -¨Она сильно изменилась после смерти. Я хочу, чтобы в твоей памяти она осталась такой, как была!¨

Для меня, она так и не умерла. Просто уехала куда то и до сих пор жива.

И вот что интересно! Потом в своей жизни я увижу много смертей. Время действительно лечит и притупляет боль. Со временем стираются черты ушедших людей. Я, например, уже не помню черт своей матери. Но бабушку Тасю помню как живую.

После ее смерти ведомственную квартиру забрали.

Как там у Визбора?

¨В Аркашиной квартире, все бродят наши тени….

На кухне выпивают и спорят у окна!

Абстрактная картина, судьбы переплетенье.

И так несправедливо, что жизнь у нас одна!¨

Я не приходил туда десять лет. Не знаю почему, не было внутренней потребности.

Через десять лет, в мае, у меня засвербело сердце, и я все таки приехал. Вошел в свой маленький дворик, сел на все ту же лавочку, на которой любила сидеть она с соседями, и огляделся. Я помнил абсолютно все. Вот они, кусты смородины, в которые я маленьким влетел на велосипеде. Вот старая жердела. Мы еле дожидались осени, чтобы наесться сладких, здоровенных абрикосин.

Сижу на лавочке. Около правой руки зарубки. Это мы играли в ножечки пятнадцать лет назад. Вот он наш старый тополь. Дерево очень старое и огромное, В двух метрах от земли его здоровенный ствол раздваивается на две могучих поднимающихся высоко в небо руки. Там в самой вершине я вижу скворечник. Когда мне было девять я сколотил его с отцом, в маленькой дедовской столярке, в подвале дома. Потом отец долго лез вверх, чтобы там в вышине приколотить его.

А я стоял внизу, и сердце у меня замирало от страха за папу. Вот тут, — в развилке дерева, в впадине, в двух метрах над землей, был наш тайник. Тогда, чтобы забраться туда, мы притаскивали от магазина три ящика и балансируя на шатких, тонких досках, оставляли друг для друга, свои нехитрые пацанячьи секреты, Теперь мне достаточно чуть – чуть подтянуться на руках и уже заглядываю в прогнившее дупло. Старый оловянный солдатик, которого я положил для своего друга Вадьки, весь грязный, окисленный, все еще лежит там.

Я погладил грубую, похожую на шкуру носорога, кору старого тополя и прислонился к ней лбом, И тут что-то нахлынуло на меня со всех сторон. Мелькающие по асфальтовым дорожкам исцарапанные ноги в белых кожаных сандалиях, велосипедные звонки, пугачи….

Знаете, как можно бездумно ходить по своему детству и гладить его, целовать, разговаривать с ним, и его камнями, деревьями и землей. Выискивать в земле ямки, оставшиеся со времен наших игр в солдатиков. Стоять перед старой сточной канавой и вспоминать весенний дождь, бегущий ручей и кораблики из досок, с парусами из газеты!

И слышать такой далекий, любимый, чуть с хрипотцой голос – Игорек! Иди обедать! – несущийся из подъездного окна на площадке между вторым и мансардным этажом!
Я даже и не заметил, что за моей спиной стоит десяток женщин и с удивлением смотрят на меня.

— Молодой человек, вам плохо? — спросила меня одна.

Она меня не узнавала! Ведь она из моего детства — а я сам уже из другой жизни!

— Тетя Валя? – спросил в ответ. — Я – Игорь! Помните меня?

Вспомнили. Меня вспомнили.

Мы долго сидели на старой лавочке. Кто-то умер, кто-то жив, сейчас даже не помню, о чем мы говорили с бывшими соседками. Знаю, что мне было так хорошо!

Потом я был в своем дворе уже восемнадцать лет спустя, вместе с старшим сыном. Тополя и смородину срубили. Мой выросший и раздобревший друг детства Вадька, обзаведшись «КАМАЗом» ставит его на этом месте. Он перепахал двор здоровенными колесами: и поле детских баталий, и канаву с корабликами, и мою память. А что осталось? Даже дверь в квартиру, где мы когда-то жили, поставили современную, обитую кожей.

Теперь, когда приезжаю, я воровато проскакиваю изгаженный двор и поднимаюсь на второй этаж. Стою перед чужой дверью, тянусь к дверному звонку – и не решаюсь позвонить в него….. Потому, что мне кажется, что если мне откроют, за ней до сих пор живет мое детство.