Мудаки

Мы с товарищем вдвоем работаем на дизеле,
Он – мудак, и я – мудак, наш инструмент стырили…

Я называю это древнерусским перепевом, потому как мудаки — явление вневременное и, наверняка, в древности данный перепев был, просто не мог не быть, потому что понятие «мудак» существовало, и будет существовать всегда.
Наверняка, у древних славян было нечто подобное, скажем, вот в таком виде:
«Мы с братишкою вдвоем работали на плуге, Он – мудак, и я — мудак, нашу лошадь стырили…»
Исполнялось это, скорее всего, под аккомпанемент гуслей, впрочем, в музыкальной части и стихотворчестве я не силен. Так вот, мудаки, это — не идиоты. Мудаками могут быть и вполне нормальные люди, по тем или иным причинам получившие это красивое звание.
История, произошедшая со мной в феврале 2011 года, сподвигла меня же на создание цикла под одноименным названием. Пожалуй, начну. А если я не прав, старшие товарищи поправят!

История первая

Особенности национального отопления в холодный период

— Ну, товарищ старший лейтенант! — конючил я, косясь глазами на Сему, открывающего огромным тесаком банки тушенки и кромсающего свежие чуреки и помидоры.

— Сержант! — железным голосом чеканил старлей Серега. — Немедленно приведите себя в порядок! – потом чуть тише, — Блин, Татарин, на тебя бойцы смотрят, перестань пререкаться, сейчас в душу получишь!

Потряс перед моим носом огромным кулачищем с вздувшимися синими венами, проглядывающими сквозь черноту загара, четко развернулся и пошел мерять пыль ботинками. Я с тоской посмотрел ему в след, чистому, подтянутому, в аккуратной эксперименталке.

— Уууууууу… Сема, жрать хочу! Сейчас мигом переоденусь и я — здесь…

Через пятнадцать минут, смыв дизельную копоть, переодевшись в чистое хэбэ, я уже подрагивал ноздрями над банкой говяжьей тушенки, шкворчащей на слабеньком огоньке сухого спирта.

— Ну что за жизнь, Сема!? Ни пожрать, ни поспать спокойно!

Сема покосился на аккуратную свежую подшивку воротничка:

=- Чего ты жалуешься, Игорех? Горы, воздух какой, а красотишааа! Ты где такую лепоту еще увидишь? Небось, когда домой вернешься, всю жизнь будет сниться.

А горы и правда были красивые. Высокогорное плато, замкнутое в чарующую долину, ручьи, зеленая трава. Вершинки башнями стоят на страже узкого входа в горловину ущелья, и огромное закатное солнце, клонящееся к закату аккурат в створе долинных, волчьих ворот, окрашивало всё вокруг в тёплые красноватые тона.

Все бы ничего, если бы идилию не нарушала замполитова палатка, немного портящая гармонию природы и слегка плевавшая в стремившуюся к красоте душу. Визги и мат, доносившиеся из палатки, не напоминали ни пения горных куропаток, ни даже павлинов в низкогорной части.

— Чего он орет, Сёма? — спросил я, глазами и ноздрями сопровождая белесый парок, уходивший легким цунами от середины банки в синющее горное небо.

— Да это дневальный Рахимбаев. Сказал мудаку: «Возьми у ребят с «нонн» ещё с вечера ящиков зарядных и в палатку положи!» А этот мудак ящики взял, наколол, но внутрь засунуть забыл. Ночью чуток завьюжило. Утром солнце встало – пипец, дрова отсырели. Этот урод стал печку топить, набил ее полную, начал зажигать, а кроме дыма и вони — ни хрена. Потом он сбегал на батарею и выпросил дизельного топлива, ливанул, и стало еще хуже. Копоть пыхнула, у него и замполита рожи — ну черти из табакерки! Я как увидел, носится один за другим, чуть мочевой пузырь самопроизвольно не опорожнил!

— Сема! — глотая слюну при виде того, как он режет крупные помидоры и сыр, взмолился я. — Мне долго еще ждать, пока…

В этом месте мое душевное волнение прервало очередное перемещение дневального из палатки в сторону батареи.

— Слушай, Сем, а ведь и точно черт табакерочный! — громко заржал я, увидев лицо рядового Рахимбаева.

— Это еще что! — хехекнул Семен, дорезая последний помидор. — Видел бы ты замполита! Я ему, кстати, посоветовал на батарее пороха сухого взять артиллерийского. Как бы он, дурак, не взорвал нам замполита… Ну все, харэ слюной истекать, давай пожрем!
Схватились за ложки. Мимо снова пробежал дневальный. Сема закричал ему вслед:

— Слышь, волк тряпочный, порох сухой взял?

Тот на бегу белозубо оскалился:

— Сухая, товарища сержанта!

Я насторожился:

— Слушай, а если ребята на батарее подшутили? И…

— Да ладно тебе, давай, рубай! – махнул рукой Семен, запустив ложку в банку, захватывая ароматный кусок мяса.

В этот момент в палатке громыхнуло. Она высоко подпрыгнула, пытаясь уйти в космические дали, раздувшись на манер аэростата. Потом пошла взрывная волна с клубами пыли, жирной копоти, щепок. Ударило жарко в грудь, поволокло, шмякнуло об стенку глиняного дувала, и наступила тьма…

— Охренеть, Татарин! З глузду зъихать можно от твоего вида! — хмыкал Сема, сидя передо мной на корточках. — Похож ты, брат, на бутерброд, вывалянный в пыли.

Я осторожно вздохнул ушибленной грудью и смахнул со лба прилипшие помидоры:

— Семен, знаешь чем ты отличаешься от рядового Рахимбаева?

Сема насторожился:

— Чем?

— А ничем! – удобнее усаживаясь на земле, я продолжал свою мысль. — Такая же черная рожа, плюс тонкое, равномерное покрытие из говяжьего жира, притрушенное слоем гари, песка и пыли, что создает полное ощущение стопроцентной природной маскировки. Короче, если ты сейчас ляжешь за камень, то пока на тебя не наступишь… Слушай, а шишка у тебя странная, овальная, синяя и буквы видны зеркальные! Ну, да, во, гляди: — «СР» – Семен Романов!»

— Это меня ложкой ударило, — вздохнул Семен.

— Говорил тебе, таскай дюраль, он легче. А ты: «Нержавейка, нержавейка!» Хе-хе… последнее оружие рукопашника!

Он помог мне встать. Мы побрели к месту катастрофы, вокруг которого уже толпился военный народ.

— Ну что, мужики, есть пострадавшие? — спросил Семен, выглядывая из-за спин первого ряда.

От нас брезгливо отодвинулись, так что мы оказались перед развалинами замполитовской палатки.

— Все живы, — ответил боец из взвода Семёна. — Замполита контузило, а Рахимбаева ударило дверцей от печки. Выжили потому, что бочка, из которой печь сделали, выдержала. Только дно выбило.

Из-под развалин палатки, наконец, извлекли замполита и дневального.

— Осторожнее, осторожнее! Капитана прямо сразу в санбат тащите! — руководил спасработами комроты. — И этого мудака тоже. Глянь-ка, рожа какая черная, и уши обгорели!

Я тронул старлея за плечо. Он обернулся:

— Татарин, вы меня уморите когда-нибудь! – тихо произнес он. – Мудаки! — это он произнес уже четким командирским рыком.

История вторая

Особенности национального отопления в холодный период – двадцать лет спустя.

— Милый!

От звука ее голоса я открыл налитый кровью глаз, сфокусировался на образе любимой и покатал в ротовой полости сухую, после вчерашнего, колбасу языка.

— Милый! – повторила любимая, – нам холодно! Пожалуйста, оторви зад от постели, и включи котел!

Я — дитя асфальта. Городской житель. Костер от одной спички — это мы могем, а вот о газовых котлах только теоретическое представление. Но живем в двадцать первом веке, и, слава цивилизации, имею чудо современных телекоммуникаций — сотовый телефон. Звоню тестю в шесть утра.
Тот ответил заспанным голосом:

— Привет!

— Привет! – прохрипел в трубку и я. Вкратце объясняю проблему.

— Это очень просто! — слышу в ответ. — Значит так, справа — большой газовый кран. Он открывает общую подачу газа. Поверни его и услышишь, как зашипит фитиль. Теперь сворачивай газету в жгут, поджигай от спички. В самом низу есть запальное отверстие размером с пятикопеечную монету СССР. Засунь горящий жгут поглубже, и загорится фитиль. Если газета потухнет, поджигай заново. То, что шипит газ, не бойся, тяга у трубы отличная, от фитиля много газа не скапливается. – Помолчал несколько секунд. — Зажег? Молодец! Теперь слева поверни краник, это пойдёт газ на конфорку. Все.

Через два часа меня снова затрясли за плечо, вырывая из остатков алкогольного забытья.

— Милый! — произнес сфокусированный образ любимой. — Нам жарко. Выключи котел!

Невнятно бормоча проклятия непонятно кому, побрел на кухню. Помня инструкцию, повернул кран справа. Котел погас. Добрел до постели, последним рывком погрузил снова организм в алкогольный туман и дрему.

Еще через два часа меня разбудили окончательно.

— Давай, милый, вставай! — потащила меня из теплой постели, — Мы замерзли, включай котел!

Я снова побрел на кухню. На ходу вспомнил инструкцию. Повернул краник. Свернул газетный жгут. Поджег. Наклонился мордой к запальному отверстию.

Вставил горящую газету. Потухло. Увидел, что спичек больше нет. На автомате включил краник комфорок и побрел за спичками. Вернулся. Поджег жгут. Наклонился к запальному отверстию. Вставил. Бабахнуло.

Лично для меня настал конец света. Меня отбросило на три метра, и я врезался головой в полки с посудой. Последнее, что я запомнил, была падающая на меня чугунная, старая ванна, прислоненная к стене в кухне.

Тесть смеялся… Смеялся долго и продолжительно. Прихлопывал меня по плечу и себя по коленке. Смахивал слезы. Членораздельно от него было слышно только «боже” и “вот, мудак”. Потом он смотрел на мою черную, обгоревшую рожу и снова смеялся…

Самое удивительное – котел остался цел. Незакрепленные трубы спасли. Основная, внутри дома, отлетев, пробила шлакобетонную стенку и, не причинив больше никакого существенного разрушения, с грохотом упала на пол. Та, что на крыше, рванулась в небо, словно ракета, а потом с воющим звуком рухнула в огород. «Челледжер», мать её!

История третья.

Рэмбы

Часть 1
Ну, хотелось ему быть похожим на спецназовца, и все тут. Я – из СПЕЦНАЗА, и к этому все атрибуты. Тут и рюкзак пятнистый, и нож спасения в ножнах у бедра и, самое главное, “спецназовская” ветрозащитка. Он ее в горах не снимал. Вот как одел перед входом в ущелье Адерсу, так весь поход и проносил. Но она была прорезиненная. То есть не только ветронепродуваемая, но и пыле- и влаго-… Узнали мы об этом просто. Он заработал потницу и натер задницу.

А что, целый день в поту на маршруте, а влаге куда деваться? Правильно, стекать по прорезиненным штанинам, туго перехваченным завязочками у щиколоток, в ботинки. Берцы, а не наши стандартные ВЦ. Толку от этих его берц! Стандартные кошки двенадцатизубые не оденешь, легкие они, не потропишь в них, по вертикальной снеговой стенке не полезешь. Впрочем, я не про ботинки. Это так, деталь.

В основном я про шикарный костюм “спецназовца”. Камуфлированный он, широкий. Состоит из двух частей: ШИРОКОЙ куртки-анорака и таких же штанов, в виде полукомбеза с подтяжками. У талии и на щиколотках завязочки, чтобы прихватывать эту казацкую ширь.

Так вот, мудак схватил потницу в интересных местах: в паху, подмышками и на заднице. Кроме того, рюкзаком и резиновыми штанами он мягкое место натер до волдырей. Даже, до волдырищ, размером в ладонь на каждой ягодице. Ну, лечение стандартное: мазь детская, присыпка из талька. Снять же с него эту красоту под гордым названием “спецназовский комбез” невозможно. Нет у него ничего больше. Крутые “спецназовцы” только полукомбез и имеют. Да ещё жратву в рюкзаке. Ну, там, снарягу которую нарезали.

Так и идет – потеет, преет, на каждой стоянке как грудничку, мазь, присыпка, а памперсы хрен тебе, их у нас нет и, отродясь, мы их не носили. Зачем нам они? Тут и так везде снаружи вода.

В общем, натер “спецназ” себе задницу. Как раз самый копчик и вокруг . И как натер! Нести рюкзак уже не может. Вот нож спасения несет, а рюкзак — нет! Криком кричит. Потому что больно и потому, что — Мудак. Именно так, с большой буквы «М».

Сняли с него рюкзак, распределили вещи, жратву, снарягу. Да так некисло получилось, что сами загрустили. Иной раз на камень раза три приходилось прыгать, вес в рюкзаке такой, что ноги дрожат и не держат, а этот “спецназовец” впереди с ножичком у бедра весело так вышагивает.

Случилась у нас переправа очень скоро. Ничего особенного, переправа как переправа. В горах речек много, и переходить их кровь из носа надо. Тут ещё снег тает, дождь идет. Речка от лишней воды вздувается, берега подтапливает, ревет, огромные валуны тащит, гремит ими страшно. Ночью в палатке около такой воды и не уснуть.

Ага… переправа значит. Огромное бревно через реку навроде моста. Страхуем веревками — перилами. Перед этим инструктаж, мол, оступился, не цепляйся, толкайся подальше от бревна. Затащит под него – умрешь! Падай на чистую воду, тогда вытащат веревкой.

Проинструктировали, всё проверили, кроме водонепроницаемости “спецназовского” костюма.

Пошел “краса и гордость”, “вся мощь спецназа” без рюкзака. Даже завидно – тебе корячиться с рюкзаком на скользком бревне, а ему – красота!
Вдруг, упал с бревна, ушел с головой в воду, вылетел в пенном потоке. Что-то орёт. Не слышно, река глушит. Удивиться я не успел, рвануло меня в след за сорвавшимся и потащился я, стокилограммовый дядька, за веревкой, как нитка за иголкой. Ору только что-то нечленораздельное, река все ближе и ближе. Поймали меня за ноги, толпой тянем, кричим мокрые от брызг. Рэмбо на веревке тоже орет, появляясь над водой. Рот разевает и обратно — бульк. Семеро здоровых мужиков пятнадцать минут с трудом боролись с рекой.

Выдернули «спецназовца» на мелководье. Сидим в луже, встать не можем, трясутся колени, и руки камнями и верёвкой в кровь ободраны. Он встает. Мы как сидели, так и упали в хохоте гомерическом, матерном. Потому, что он – Мудак! Набрал в штаны литров надцать воды. Лямки плечевые и перевязи на щиколотках выдержали. А поясные нет. Порвались. И стоит Рэмбо посреди аквариума из штанов, а в штанах – две форели плещутся.

Поднялся наш инструктор Михалыч на дрожащие ноги, сказал сквозь смех:

— Мудак! — и пошел к рюкзакам брошенным.

Часть 2

Грустно. Хотеть быть в спецназе, это — хорошо. Иметь стремление, цель – тоже хорошо. Бегать, плавать, качаться, чтобы служить в спецназе – это просто замечательно. А вот думать, что в спецназ без мозгов – грустно!

Был он здоровым, молодым парнем двухметрового роста с плечами пятьдесят шестого размера. Все стати гренадёрские. Квадратная челюсть, мощь такая, что дай оглоблю – всю деревню перебьет. Плюс желание, с которым он занимался спортом. Рвал тренажеры в качалке. Бегал. Потом плавать начал. При любой погоде. В одежде. В ростовском гребном канале.

Давно я его не видел. И не увижу теперь никогда…Случайно узнал….

Стал Рэмбо плавать в одежде. «Хочу в спецназ!» и русское авось хранили его молодую жизнь. Вскоре и этого ему показалось мало. Он решил плавать с кирпичами за спиной. Взял вещмешок-сидор, набрал в него кирпичей, обул ботинки и в феврале в воду прыгнул. Не выплыл.

Грустно, очень грустно!