Осень. Идём из детского сада с дочерью через парк. Дочь то и дело вырывает ладошку из моей руки, собирает жёлуди, листья, веточки и без умолку пересказывает сюжет какого-то латиноамериканского сериала. Вполуха слушаю.
– Представляешь, он над ней надругался! – трагическим голосом продолжает дочь, счищая пальчиком травинку с каштана.
– Как это? – вполне серьёзно останавливаюсь, пытаясь вникнуть.
Дочь заступает дорогу, поднимает лицо с широко-широко распахнутыми глазищами:
— Над-ру-гал-ся! — громко и выразительно объяснила.
Как-то по просьбе одной знакомой перегонял её машину из одного города в другой. Девушке смелости не хватило проехать туда-сюда, только туда осилила. Ладно, бывает. Откликнулся! Ёлки-палки… я по-другому, конечно, высказался про себя, когда увидел то, что пришлось гнать в краевую столицу.
Мама родная, «пипочка», «няшечка», «хрюшечка»! Эта четырёхколёсная повозка была розовее розовой попки младенца! С обязательными рюшечками, ресничками и рулём в розовых оттенках с розочками.
Господи, такого стыда я давно не испытывал… (даже сейчас вздрогнул). Но уж коли пообещал, надо исполнять.
И я ехал по трассе, жал на «гашетку», обгонял разных там. По сторонам не смотрел. Боже мой! Я сделал это. Среди бела дня!
3 июня много лет назад у подъезда к министерству образования очередь. Люди постепенно втягиваются в огромные двери и исчезают в хищно разинутой пасти лифта. У каждого в руках большая картонная коробка, достаточно тяжёлая, судя по покрасневшим лицам и учащённому дыханию посетителей.
Председатель региональной медальной комиссии, морща недовольно носик, заглядывает в одну из коробок, что приволокли родители будущих Золотых Медалистов, красы и гордости города и края, по–мышиному быстро оглядывает горы продуктов: балыков, копчёностей, клубники–черешни:
Последние два года, которые мама прожила с нами, ежедневно разговаривали с ней о прошлом, о былом, вспоминали, планировали будущее. Не только в терапевтических целях, но и для того, чтобы не жалеть потом, мол, вот же, не узнал, не спросил, эх… Память человеческая интересная штука, тем более в преклонном возрасте. Не удивительно, что мама помнила имена школьных учителей, даже самой первой учительницы, наизусть читала стихи, назубок отскакивали правила правописания, формулы и т.д. и т.п. А вот что, к примеру, было на завтрак, через полчаса не помнила. Мама из большой семьи. Двенадцать детей. Отец (мой дед) – инвалид-фронтовик. Казахстан. Небольшой, бывший аул, городок Аксай. Огромный железнодорожный узел и степь, изрезанная оврагами, с тонюсенькими ручейками на дне под зарослями кустарников. Снега выпадало много. Бураны и метели заметали домишки-землянки по самые трубы. В школу ходили по очереди. В первую смену младшие, во вторую – старшие. Да оно и хорошо. Поскольку валенок на всех не хватало. Младшие пришли после уроков, обувь к печи, она чуть подсохла, старшие обулись и бегом, чтобы не замёрзнуть, в школу. Так и жили.
Как говорится, поскреби советского человека, у него обязательно свой Ленин найдётся!
Назначили меня директором школы. Хорошее, огромное здание. В холле статуя — сидящий на чём-то, то ли на чемодане, то ли на пеньке, Ильич. Ногу на ногу закинул, что-то в блокноте (тетради или сразу же в книге набрасывает карандашом). Красивая статуя, белая, железобетонная. Одним словом, обычная заводская отливка. Статую подарили когда-то в семидесятые годы ко дню открытия школы.
Вот и стоял-сидел Владимир Ильич, от времени трескался, почему-то именно на лысине школьная шпана чего-то там писала мелом-карандашами-фломастерами. А надо сказать, статуя выше двух с половиной метров. И ведь лезли, паршивцы. На подошве ботинка им, видите ли, уже и не интересно было рисовать. Сюртучок тоже раскрашивали, но это мелочь хулиганистая, самый шик на голове был!
Надоело содержать статую в порядке: чистить, очищать, шпаклевать и красить. Да и в девяностые-начале двухтысячных каждая банка краски с кровью давались.
Распорядился я Ленина обшить фанерой, что-то вроде афишной тумбы получилось, где вывешивались объявления, афиши и прочая наглядная агитация. Симпатично стало!
Но ведь «наши люди» не спят, приехали какие-то полнотелые и краснолицые дяди в галстуках и мятых пиджаках. Сильно-то голос повышать не смели, пошипели что-то, повыдыхали гневно да уехали.
Через время пришёл аж самый что ни на есть ДЕПУТАТСКИЙ ЗАПРОС из высокой думы, мол, на каком основании… как посмел… что ты себе позволяешь… и срок на устранение даже дали… Не помню, то ли неделю, то ли десять дней.
Жаль, бумажка куда-то запропастилась. А может просто выкинул её тогда. Но там были замечательные фразы, кроме угроз невнятных конечно, что-то вроде «произведение искусства»… «тогда, как всё прогрессивное человечество»… «гений, пронизывающий века» и пр. и пр.
Через год я решил радикально – давайте-ка подарим статую нашему горкому партии, тем более что В. И. Ленин с баланса школы снят давным-давно. Решено, сделано, написали поздравительный адрес, аккурат в день рождения Ильича, отправили в штаб партийный и пригрози… пообещали доставить статую в указанное для подарка место.
Насколько знаю, статуя так и стоит в школе на том же месте. А минуло тому уже несколько десятилетий.
Сентябрь 95-го выдался, помнится, очень уж погожий, яркий такой, солнечный. И на душе было тоже ярко и солнечно. Только недоверие малость душило, мол, ну какой из меня писатель, тьфу…
Шёл я тогда от типографии, держал в руке сигнальный экземпляр «Контингента». Ликовал, радовался. Не скакал на одной ножке, не кричал во всё горло и даже прохожих не задевал. Внутри себя радовался, аж распирало. Ну, кто проходил через это, в курсе, как оно бывает.
И, поди ж ты, вроде и сложилось с писательством, а недоверие, как много лет назад, всё же душит.
Познакомились мы на Черноморском побережье, на пляже пионерлагеря «Химик» в августе 1998 года.
Как раз в это время в «Орлёнке» проходил фестиваль детского кино, ну и многие режиссёры, сценаристы и актёры жили в «Химике». С утра до вечера киношный люд бывал на различных мероприятиях, так что с курортниками почти не пересекались. Только однажды у них был выходной.
Интересно наблюдать было. Идут два пожилых человека: М. Глузский и его приятель – известный режиссёр. Несут мужички сетку-авоську, набитую бутылками «Жигулёвского» и воблой. Расположились неподалёку от нас и тихо-мирно чистят рыбёшку, пьют пиво, беседуют о чём-то.
Попросили у меня зажигалку, спички закончились. Разговорились о том, о сём.
Нормальные мужики, без апломба. Михаил Андреевич увидел мою книгу и взял почитать.
Вечером разыскал и попросил подарить повесть «Контингент» ему, что я и сделал со всем уважением и автографом.
Потом даже переписывались с Михаилом Андреевичем, созванивались несколько раз. Договорились о встрече весной 2001 года в Москве, я как раз по делам туда собирался. Увы, не получилось. Михаил Андреевич уже серьёзно болел и в июне умер.
Хороший человек и актёр был.
Письмо Глузского Михаила АндреевичаОкончание письма
Ехал на автомобиле из Москвы. Рано утром, поскольку лето, да и МКАД проскочить хотелось побыстрее.
Естественно, не получилось, остановил-таки гаишник. Наверное, номера нашего региона 26 не понравились.
Сижу в салоне, протянул ему документы. Жду, что скажет. А старлей гаишный фактурный такой, высокий, широкий и рыжий-рыжий. Солнце на нём бликует прямо, по глазам бьёт.
Улыбается старлей:
– Сергей Владимирович, так вы из Темиртау?
– Ну, да…
– Земляк! – чуть обниматься через открытое окно машины не лезет. Блин, с полчаса выясняли, кто из нас на какой улице жил. Оказалось, что он с проспекта Металлургов, прямо рукой подать до угла улицы Калинина, откуда мы уехали навсегда из Казахстана.
Хорошо хоть общих знакомых не нашлось, вернее, я не стал говорить, что одного-двух старлей назвал. Иначе от него не отвязался в ближайший час-два.
Поехал дальше, постоял, как положено в пробке, потом вырвался на свободу, но до самого Воронежа улыбался.
