Рубрика: Любовь к разбитым зеркалам

На втором или третьем курсе института сдавал сессию экстерном. В конце мая нужно было уже в пионерлагерь ехать. К морю. Быстро сдал все экзамены и зачеты, кроме одного. Очень старенький профессор уперся и всё. Много раз к нему ходил на кафедру. Причём каждый день посещал его утром, в обед и вечером. Меня сроки поджимают, а ему-то что? Он в своём праве. Говорит профессор, что неполные ответы даю на его вопросы, не совсем глубокие.

Прав, конечно, старый преподаватель, ответы так себе, но зато длинные, продолжительные. Я бы и короче отвечал, да беда в том, что профессор в силу возраста часто засыпал. Да. Впрочем, он имел такую привычку и во время лекций: говорит, говорит, потом тишина несколько минут, затем продолжает с того же самого места, на котором сон настиг. Сильный дед был!

В общем, отвечаю на вопрос, а профессор в спячку впадает. В целях экономии умных мыслей продолжаю говорить, но не по теме, а, скажем, о погоде, о девушках, о кино. Чутко всматриваюсь в лицо преподавателя. Как только ресницы вздрагивают, начинаю с последней фразы ответа.

– Вы это уже говорили, молодой человек!

Во, даёт!

Я менял тактику, не повторялся, но…

Взял я профессора измором. Подкатывался не только на кафедре. В аудиториях, в лаборантских, в деканате, в столовой, на улице. Да везде!

Но сдался преподаватель (извините!) в туалете. Он только из кабинки шагнул, а тут я с зачеткой наперевес.

Вздохнул профессор, тщательно вымыл руки, насухо вытер их платком, аккуратно развернул мою книжку на низком подоконнике и наконец-то вывел: «Зачёт»!

***

Знаете, нам, вернувшимся из Афганистана раньше, повезло больше. Мы получали социальные гарантии: высшее образование, без конкурса при поступлении, квартиры, детсады.

А те парни, что к концу войны возвращались домой, в 88-м и 89-м, уже к развалу страны, по полной получили под дых.

«Мы вас туда не посылали!».

Рухнуло государство, рухнули идеалы.

Сейчас страна крепнет, мужает. Государство. Идеи. Идеалы.

Нам есть, что вспомнить. Нам есть, что рассказать. Нам есть, чем гордиться. Нам есть за что стыдиться. И, к счастью, мы ещё помним. Всё помним.

И вы, пожалуйста, не забывайте!

Когда-то, в незапамятные времена, Цицерон в «Первой речи против Катилины» вздыхал: «О, времена! О, нравы!». Фраза стала крылатой. Повторялись эти слова из века в век все с теми же осуждающими придыханиями, обобщая и осуждая устоявшиеся порядки, намекая на упадок нравственности и морали. 

С детства каждому из нас приходилось слышать в общественном транспорте о молодежи, не уступающей места пожилым людям. То же самое мы слышали в юности, в молодости, в старшем возрасте. Сами порой сетовали, изменившиеся времена ругали, вздыхали, мол, раньше лучше было, правильнее. Сам иногда так вздыхаю. Однако…

Читать далее «Одинаковые люди»

***

          Хотел было точку поставить в повествовании, но…

Вчера Саня снова плясал на дороге, кривлялся и хохотал. Напился парень. В который раз за месяц.

Саня — хороший и добрый человек, честное слово. Мухи не обидит, даже когда пьяный.

В плену был Саня. Били. На расстрел несколько раз выводили. Забавлялись так. И кинжал у горла держали. Тоже было.

Что-то сдвинулось у Сани в голове. Бывает, он и не тут и не там. Смесь былого и нынешнего.

— Дядь Серёж! — увидел меня с улицы. — Дай закурить!

Курим. Молчим. Утро хорошее, прохладное, после дождя.

— Спасибо, что домой вчера отвёл! — прячет глаза Саня. — Ладно, я на работу!

— Пока! — жму руку Сане. Провожаю взглядом его виноватую спину. А так уж ли он виноват?!

В нескольких домах от моего живёт Саня. Ни родителей, ни жены. Кот и собака ждут его и скучают. И война Чеченская не отпускает.

1 ноября 1981 года.

Рано утром из кандагарской «Арианы» самолёт вылетел в Шинданд. Это пара часов лёту. Но это ещё не СССР, это ещё Афганистан.

И в Шинданде повезло. Оттуда вылетал транспортник на Тузель (Тузельский аэродром) в Ташкенте. Вот это уже Советский Союз. 

Ходил в ту пору анекдот… «Летят в самолёте молодые солдаты. Прапорщик поучает:

— Летим на войну в Афган. Будьте аккуратны. За голову дают 100 рублей!

Сел самолёт. Бойцы врассыпную.

Прапорщик ходит по взлетной полосе, нервничает, на часы поглядывает.
Видит, появляются солдатики. Каждый по две головы несёт.

Прапорщик стонет:

— Твою мааать, мы же ещё в Ташкенте!».

И в Ташкенте мне тоже невероятно повезло, прямо из Тузеля вылетал военный борт на Красноводск.

Потом я перестал удивляться, поскольку в Красноводске меня подхватили летуны на Баку, откуда я легко добрался гражданским самолётом в Минводы.

Ребята, вы можете понять этот кайф?! Утром ты ещё сдаешь автомат и прочие причиндалы, смотришь в иллюминатор на горы, на вспышки тепловых ловушек, в Шинданде слышишь гул обстрела где-то на постах охранения, а вечером ты уже дома…

По-дурацки улыбаешься, глохнешь от невозможности действительности, обнимаешься с родителями, тискаешь младшего брата и не понимаешь, как это произошло. Всего-то полсуток назад ты был там, а сейчас уже не там. Но и не тут. Поскольку, чтобы быть тут, надо от многого отвыкнуть, ко многому привыкнуть.

А пока, после домашнего ужина, закинуть «калаш» под кровать. И спать…

Казалось бы, что может объединять сахар-рафинад, зелёный горошек «Глобус» в большой жестяной банке и бутылка 0,7 (кажется, такой объём был) кубинского рома «Куба либре».

Очень многое объединяет.

Мы встретились случайно на железнодорожном вокзале в Ташкенте. Ночью. Я просто решил там дождаться утра, чтобы ехать на Тузельский аэродром, к обеду оттуда вылетал борт на Кандагар. 

Вагиф отправлялся домой. Демобилизация – есть такое радостное слово! Утром прилетел из Шинданда. Ждал поезда. 

Юозас возвращался из отпуска. Ему завтра тоже в Афган лететь. Только не в Кандагар, а в Баграм.

Увидели друг друга, как-то поняли, что мы оттуда, покурили несколько раз. У меня была банка горошка. У Вагифа упаковка рафинада. У Юозаса — ром.

Ушли в теплую ночь в привокзальной сквер, подальше от патруля. Пили невкусный ром, хрупали сахаром, заедали сладким венгерским горошком. А и ничего получилось, так ром можно пить.

Хорошая была ночь. Добрая, чуть хмельная.

Где теперь бакинец Вагиф? Как в Эстонии Юозас?

Здорово было бы собраться вместе. Да под «Куба либре», да под сахарок, да под горошек зелёный просидеть всю ночь, проговорить. Хоть и виделись мы один раз в жизни, но, думаю, нашли бы, о чём потолковать.

Сидим в ущелье, в небольшом разломе скальной породы. Жара. Солнце в зените. Под бронежилетом можно варить куриные яйца. Вкрутую. Пот уже не капает и не течёт, просто обильно облепил тело и при каждом, даже еле заметном движении, густо и сытно, маслянисто и мерзко чавкает под мышками, в паху, под подбородком. Рядом, на камнях лежит каска. На неё страшно смотреть. Вернее, страшно, что при необходимости нужно будет хватать голой рукой стальную, раскалённую сферу и напяливать на закипающую от солнца голову. Представляешь, как стальной обруч обожжёт кончики ушей и жар в голове удвоится, утроится, если даже не удесятерится. С не меньшим ужасом взгляд скользит по автомату, металл которого ничем не защищён от протуберанцев светила. А если начнётся «войнушка», опять же, голыми руками хватать оружие, обжигаться и стрелять горячим из раскалённого…

Читать далее «Жара»

Она прочно вделана в стену дувала. Сам дувал закопчёный, пару дней назад, видимо, все сгорело в маленьком дворике. Тронутый пламенем тополь, колёса от арбы, битая посуда под ногами, рвань тряпичная. Взрыв внутри домика, вынес скарб сквозь окна.

И соломинка под солнцем. Яркая. Тёплая.

Поймал её взглядом и не отпускал. Долго не отпускал. Грелся.

Оперся спиной о стену лопнувшего домишки. Смотрел и смотрел на соломинку, и задремал.

У бабушки был такой же дувал в Казахстане. Весной обмазывали глиной с примесью резаной соломы, затем белили. Солнце плескалось в соломинках, мягко бликовало.

Через несколько дней возвращались тем же путём. Заскочил в знакомый дворик, поискал глазами соломинку. Дувал есть, тополь тоже, колёса от арбы на месте, а соломинки нет — ровнёхонько на её месте дыра.

Поковырял стену ножом, выпала пуля от бура.

Долго таскал её в кармане. Потом потерял. Да Бог с ней.

А соломинка с солнечным всплеском иногда снится.

***

В марте одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года в афганской провинции Бамиан офицеры батальона попросили запечатлеть их на фоне статуи Будды. Было поставлено два условия. Во-первых, парни должны быть сняты в полный рост, во-вторых, статуя тоже должна быть видна, как можно более величественнее.

Я старался как мог. Старенькая «Вилия — Авто» не располагала широким углом. В общем, когда я оказался на расстоянии слышимости, в объектив попало всё, что было заказано. Правда, после проявки плёнки и печатания фотографий, я долго старался уходить от того, чтобы вручить снимки заказчикам. Они — люди военные, далеки от высокого искусства фотографирования. Мало ли… Но ничего. Обошлось. Даже понравились снимки.

Случай второй

В Ашхабаде дело было. В 81-м году. Только вот не уверен насчёт времени года. То ли весной, то ли летом, то ли осенью. Тепло, в общем, было. Впрочем, там всегда тепло. Но не суть.

Прилетели из Кандагара в Ашхабад по какой-то своей военной надобности. Пока ехали в «Урале», увидели афиши. «Машина времени» такого-то числа, во столько-то на стадионе! Здорово! Тем более мы с Ромкой, как люди, пострадавшие от ансамбля, имели полное право на посещение концерта! А что, не так, что ли?!

Попросил знакомого прапорщика купить билеты. В день концерта лёгкой тенью взметнулись над дувалом военного городка и ушли в самоволку.

Отличный концерт был. Наорались со зрителями, в том числе и «Ты можешь ходить, как запущенный сад…».

Весёлые и добродушные вернулись в часть. Снова через дувал. Кто ж знал, что замполит бдил как раз под забором. Ночь на дворе, а он… Схлопотали мы с Ромкой несколько суток губы. Прямо, мол, с утра и отправитесь в гарнизон под арест.

Правда, утром по тревоге в Афганистан снова улетели, но осадочек-то есть!

Кстати, старый замполит в Союзе остался, а новый не знал ничего о наших с Ромкой сложных отношениях с «Машиной времени». Сам капитан слушал кассету и подпевал, в том числе и про «запущенный сад».