Про борщ

Как вы раньше, в детстве, относились к борщу? Только честно!

Я лет до пяти вообще презирал его, всё больше супчики уважал, а потом в одночасье вдруг влюбился в борщ. Да! Пожизненно.

И ведь произошло-то как глупо и непритязательно. Точно так же, как первая влюблённость — увидел и запал, утонул в девчачьих глазищах или в другом, что заставляет втрескиваться по уши в них, в девчат.

Так и с борщом получилось. Заметил, что перед окончанием приготовления родители в кастрюлю укроп прямо с зонтиком клали. Расспросил по-серьёзному, зачем, почему. Внимательно выслушал, согласно покивал и запомнил.

Потом как-то из детсада шёл домой (я ужасно самостоятельным был, сам ходил туда-сюда, садик через забор от родного дома), смотрю, а на клумбе укроп с огроменным зонтиком растёт. Тут уж во мне охотничьи, добытчиские инстинкты заговорили, хвать укропину за шкирку и домой приволок.

Дома все такие – ого-го, хозяин растёт. Я сам-то млею от удовольствия, как-никак прибыток в семье, сжимая гордость в голосе, говорю, завтра борщ будете варить, так не премините уж…

Так и сделали родители, за что им глубокая благодарность. Ну, а мне что оставалось-то? Правильно, только влюбиться в борщ!

Правда, были потом небольшие сложности в отношениях с ним, но это совсем другая история.

И по сей день, когда нет зелени для борща, окунаю в кастрюлю зонтики укропа.

Впрочем, тогда у детсада не совсем укроп я сорвал, вернее, не укроп совсем, но родители ловко подменили ненужное на нужное, за что им, опять-таки, поклон до земли!

Кое-что о вращении Земли

Если дедушка ругался даже самыми страшными словами, все равно ругаемый понимал: можно проигнорировать. Поэтому корова Июнька, жеребец Мотька и прочая живность (люди в том числе) согласно кивали головами и продолжали свою жизнедеятельность: ломали плетень, обтирали боками угол хаты-мазанки, таскали яблоки из сада. Да мало ли…

А вот если бабуля хваталась за хворостину и негромко вскрикивала:

— Тоби шо, повылазыло?!

Тут уж вопросов не возникало, где, у кого и что именно «повылазыло».
Июнька отрывала бок от хаты и браво шагала через калитку в стадо. Мерин застывал у телеги в ожидании деда. Куры деловито клевали что-то с земли, мгновенно забыв о пшенице, просыпавшейся из худого мешка. Кот Мурзик замирал у порога сарая с заманчивой щелью между косяком и дверью. А там же не только сметана, колбаска, там же… Но замирал.

Кажется, даже дед замирал, раскуривая самокрутку (так и не привык к сигаретам и папиросам).

Через мгновение Земля продолжала вращаться.

Хай тоби грэцЬ!

— Хай тоби грэцЬ! — именно так, с большим мягким знаком, именно на это дедушка делал ударение. Ругался. Но не громко. Для порядка. Если, скажем, в темноте в сарае не мог нащупать уздечку на стене или на припечке кисет с махоркой.

А я наслаждался чутким предутренним сном, слушал сонное муканье Июньки, лениво бредущей в стадо, и, вновь засыпая, размышлял: кто ж такой этот самый ГрэцЬ, и в чем он виноват перед моим добрейшим дедом Иваном?!