Кормили в военном госпитале вполне прилично. Плюс совсем забытые вилки и чайные ложечки, не говоря уже о белых скатертях и подавальщиках-«официантах» – солдат из выздоравливающей команды.
Ох и дураками же мы были, гордились, что раненым или контуженым полагался на ужин творог со сметаной и сахаром и стакан кипячённого молока. Многие из нас не любили кипячёное молоко, отдавали его всем желающим, а вот творог – нет, лопали сами забытое с «гражданки» блюдо.
Действительно, уход был очень хорошим. Военные врачи, многие с большими звёздами на погонах, относились к нам не как к солдатам, просто, как к пациентам, по-доброму, с сочувствием и благожелательно. Может быть именно потому и мы не допускали каких-то крупных «залётов».
Как я туда попал – совершенно не помню. Это уже потом, из рассказов однополчан сложилась картинка: вертолётом из Кандагара в Шинданд, а оттуда уже самолётом в Ташкент. Впрочем, не важно это, таких историй тысячи было.
Запомнился дух госпитальный, как-то по-домашнему что ли было. Не буду описывать состояние людей, попавших в белое царство простыней и подушек после пыльных окопов, сна на камнях, вечного состояния усталости, недосыпа и неуверенности в завтрашнем дне. Скажу только, что в этом казенном доме было на удивление уютно.
Идёшь бывало по осеннему проспекту, шуршишь палой листвой. Хорошо. И дышится, и думается легко, с грустинкой некоторой.
Под ногу попадётся каштан, слегка пнёшь его носком, он завертится, покатится, поблёскивая лаковыми боками.
Полезная штука этот самый каштан.
Из старинного рецепта, аж от самого Ивана Васильевича. В старом сундуке найден рецепт-то.
Тринадцать орехов каштана (сама по себе цифра какая!) мелко размолоть без кожуры и залить поллитрой. Сами знаете, чего. Поставить в тёмное место минимум на месяц. Потом натирать суставы. Греет. Как под осенним тёплым солнышком.
Собственно, почему от Ивана Грозного? Разве были тогда тетради в косую линейку и химические карандаши? А с другой стороны, из уст в уста, из уха в ухо, так и дошёл рецептик до наших дней. И ведь помогает, что характерно.
Возвращаюсь из командировки. Поездом. В соседнем купе дембеля. Шумные, гордые, слегка под хмельком.
В спортивных гражданских костюмах, в кроссовках, но в обязательных пятнистых беретах, то и дело сдвигаемых на затылки.
На остановках так же шумно курят, разглядывают девчонок, смеются, рассказывают проводнице (тихой спокойной немолодой женщине), как армия сделала из них мужчин. И они все, без исключения, рады, что служба случилась в их жизни.
Заскакивают в вагон, смешно, словно полевые кузнечики. Долго, до самого утра перебивают друг друга, торопятся сообщить, какая блестящая жизнь их ждёт дома.
Неужели в ноябре 81-го года мы были такими же глупыми и наивными? Счастья вам, парни!
Осень. Идём из детского сада с дочерью через парк. Дочь то и дело вырывает ладошку из моей руки, собирает жёлуди, листья, веточки и без умолку пересказывает сюжет какого-то латиноамериканского сериала. Вполуха слушаю.
– Представляешь, он над ней надругался! – трагическим голосом продолжает дочь, счищая пальчиком травинку с каштана.
– Как это? – вполне серьёзно останавливаюсь, пытаясь вникнуть.
Дочь заступает дорогу, поднимает лицо с широко-широко распахнутыми глазищами:
— Над-ру-гал-ся! — громко и выразительно объяснила.
Как-то по просьбе одной знакомой перегонял её машину из одного города в другой. Девушке смелости не хватило проехать туда-сюда, только туда осилила. Ладно, бывает. Откликнулся! Ёлки-палки… я по-другому, конечно, высказался про себя, когда увидел то, что пришлось гнать в краевую столицу.
Мама родная, «пипочка», «няшечка», «хрюшечка»! Эта четырёхколёсная повозка была розовее розовой попки младенца! С обязательными рюшечками, ресничками и рулём в розовых оттенках с розочками.
Господи, такого стыда я давно не испытывал… (даже сейчас вздрогнул). Но уж коли пообещал, надо исполнять.
И я ехал по трассе, жал на «гашетку», обгонял разных там. По сторонам не смотрел. Боже мой! Я сделал это. Среди бела дня!
3 июня много лет назад у подъезда к министерству образования очередь. Люди постепенно втягиваются в огромные двери и исчезают в хищно разинутой пасти лифта. У каждого в руках большая картонная коробка, достаточно тяжёлая, судя по покрасневшим лицам и учащённому дыханию посетителей.
Председатель региональной медальной комиссии, морща недовольно носик, заглядывает в одну из коробок, что приволокли родители будущих Золотых Медалистов, красы и гордости города и края, по–мышиному быстро оглядывает горы продуктов: балыков, копчёностей, клубники–черешни:
Как говорится, поскреби советского человека, у него обязательно свой Ленин найдётся!
Назначили меня директором школы. Хорошее, огромное здание. В холле статуя — сидящий на чём-то, то ли на чемодане, то ли на пеньке, Ильич. Ногу на ногу закинул, что-то в блокноте (тетради или сразу же в книге набрасывает карандашом). Красивая статуя, белая, железобетонная. Одним словом, обычная заводская отливка. Статую подарили когда-то в семидесятые годы ко дню открытия школы.
Вот и стоял-сидел Владимир Ильич, от времени трескался, почему-то именно на лысине школьная шпана чего-то там писала мелом-карандашами-фломастерами. А надо сказать, статуя выше двух с половиной метров. И ведь лезли, паршивцы. На подошве ботинка им, видите ли, уже и не интересно было рисовать. Сюртучок тоже раскрашивали, но это мелочь хулиганистая, самый шик на голове был!
Надоело содержать статую в порядке: чистить, очищать, шпаклевать и красить. Да и в девяностые-начале двухтысячных каждая банка краски с кровью давались.
Распорядился я Ленина обшить фанерой, что-то вроде афишной тумбы получилось, где вывешивались объявления, афиши и прочая наглядная агитация. Симпатично стало!
Но ведь «наши люди» не спят, приехали какие-то полнотелые и краснолицые дяди в галстуках и мятых пиджаках. Сильно-то голос повышать не смели, пошипели что-то, повыдыхали гневно да уехали.
Через время пришёл аж самый что ни на есть ДЕПУТАТСКИЙ ЗАПРОС из высокой думы, мол, на каком основании… как посмел… что ты себе позволяешь… и срок на устранение даже дали… Не помню, то ли неделю, то ли десять дней.
Жаль, бумажка куда-то запропастилась. А может просто выкинул её тогда. Но там были замечательные фразы, кроме угроз невнятных конечно, что-то вроде «произведение искусства»… «тогда, как всё прогрессивное человечество»… «гений, пронизывающий века» и пр. и пр.
Через год я решил радикально – давайте-ка подарим статую нашему горкому партии, тем более что В. И. Ленин с баланса школы снят давным-давно. Решено, сделано, написали поздравительный адрес, аккурат в день рождения Ильича, отправили в штаб партийный и пригрози… пообещали доставить статую в указанное для подарка место.
Насколько знаю, статуя так и стоит в школе на том же месте. А минуло тому уже несколько десятилетий.
Сентябрь 95-го выдался, помнится, очень уж погожий, яркий такой, солнечный. И на душе было тоже ярко и солнечно. Только недоверие малость душило, мол, ну какой из меня писатель, тьфу…
Шёл я тогда от типографии, держал в руке сигнальный экземпляр «Контингента». Ликовал, радовался. Не скакал на одной ножке, не кричал во всё горло и даже прохожих не задевал. Внутри себя радовался, аж распирало. Ну, кто проходил через это, в курсе, как оно бывает.
И, поди ж ты, вроде и сложилось с писательством, а недоверие, как много лет назад, всё же душит.
