Метка: Проза

***

Вы бывали когда-нибудь в ночном! В самом настоящем? В степи. Чтобы ночь непроглядная, шорохи травы, приглушённые всхрапы лошадей, искры костра в добавок к звёздам, подгоревший кулеш из котелка и страшные истории.

От тех рассказов боязно, но стоит только взглянуть на деда, тянущего горячий чай из кружки у притомившегося костра, и понимаешь, что кнут у его ног поможет справиться со всеми угрозами.

Нас с десяток мальчишек и девчонок. В основном городских. Приехавших на лето к бабушкам. Без проблем нас отпустили с дедом Колей в ночное. И ему не так скучно, и нам развлечение.

Разлеглись на сене, сброшенном с телеги, в ней приехали в степь. Тепло. Однако, лоскутные одеяла не лишние. Сон.

И туманное утро. И роса. И молоко кружкой из огромного бидона с огромными кусками хлеба. Дедушка на ферму успел сходить, принёс парного.

Ночью проснулся в палатке, хоть где-то далеко, за боевым охранением стрельба, спокойно вокруг. Вспоминал звуки, запахи, ощущения из далёкого ночного.

***

Звук в горах далеко разносится. В засаде скучно. Ночь. Самое время для караванов оттуда туда и обратно. Бдим.

Лясы точим с парнями. Рассказал глупую историю из школьной жизни.

В общем, иду как-то раз в школу и понимаю, ноги не несут туда. Что ж такое, думаю. А-а-а, контрольная по геометрии. Вчера велели подготовиться, а я забыл.

Как по-вашему, имеет право человек забыть что-то не очень важное? Можете не отвечать, поскольку ответ очевиден. Я и забыл. Теперь перед звонком вспомнил. Поздновато, но вспомнил же. Это главное.

Раз не готовился к контрольной, чего идти туда? Расстраивать учителя двойкой!? Нет, на это я пойти не мог!

Смотрю, на ненужной клумбе жёлтые нарциссы. Полюбовался ими и сорвал несколько штук. Подарю Вере Андреевне, учителю математики, чтобы как-то горечь моего отсутствия на контрольной подсластить.

Прилежно убежал от тётеньки, которой, как выяснилось, принадлежала клумба. А я знал? Дождался звонка с первого урока за школой и пошёл в класс.

Жёлтые цветы подарил, конечно. Меня даже не ругали. На контрольную попал, поскольку геометрию перенесли на второй урок. Первого вообще не было. Оказывается, нас вчера предупредили.

Безобразие! Громче надо предупреждать. Я, например, не слышал.

… Только парни рассмеяться собрались, взводный, низко согнувшись в спине, кулак под нос:

— Тссс… Жёлтый цвет — цвет грусти! — и тычет пальцем вниз.

Караван втягивался на тропу под нашими прицелами. На спинах верблюдов мешки жёлтого цвета.

***

Вопрос такой. Ну, не то чтобы уж совсем вопрос-вопрос. Так себе вопросик, даже особо и ответа не требующий. Констатация вроде как.

Все мы прекрасно помним Ленина нашего, Владимира Ильича. Изображений его и статуй было очень, очень много кругом и везде. Знакомый профиль с детства.

Страна СССР огромная, национальностей ого-го сколько, а Ленин один. Как, например, коренному жителю Чукотки или, скажем, Узбекистана или, совсем наоборот, Прибалтики, доказать, что дедушка Ленин общий, к примеру, как позже товарищ Сталин оказался отцом всех народов.

Выход из положения был идеальным. В каждой республике портреты вождя имели сходство с местным населением.

Помнится, в Ташкенте на привокзальной площади аж обомлел. Ой, ёлки-палки, это кто?! С огромного портрета, если бы тюбетейку пририсовать, смотрел на меня дядя Равшан. Он был тогда завмагом в приграничном с Афганистаном кишлаке Кокайты.

В карагандинском аэропорту встречал пассажиров сосед из квартиры напротив дядя Аманжол. Если бы, конечно, был в войлочной шляпе. Калпак называется.

И так далее, и так далее. В Прибалтике, в Молдавии, на Украине и далее везде родные черты Ильича были ещё роднее. Чем не дедушка?

Потом, кстати, тот же трюк с дорогим товарищем Леонидом Ильичом провернули, но скромнее, поскольку всенародным званием дедушки и отца его не короновали.

Умели, умели же, а!

***

Как-то раз поспорил с пацанами на слабо. Ну, как с пацанами, вполне себе уже с военнослужащими. На втором году службы. С пацанами конечно, чего там. Парни-танкисты на спор легко пошли, богатыми были, да и скучно им в боевом охранении Кандагарской бригады, вот и решили поразвлечься со мной, полузнакомым.

 Спор в следующем: не поверили мне, что могу кряду пять (ПЯТЬ) банок сгущенки слопать. Нет, ну надо же, не поверили! Вопросов нет: вспорол штык-ножом сразу все пять баночек сгущенного молока, рядом поставил кружку с водой. По условиям имел право очередную банку глотком воды запить. И началось…

 Первые три даже не запивал, проскочили аж с добрым утром. А вот остальные потуже пошли, хоть и был я голоден. Но ничего, терпимо, зато честное имя не запятнаю, да и приз стоил того!

Не буду в подробностях описывать, как последние полбанки туда-сюда скользили по пищеводу, поскольку ощущения не того, не из приятных. А тут же и лицо держать надо, и форсу не растерять.

Мама дорогая, я сделал это! Ещё для понта пальцем со стеночек банок остатки молока собрал и тоже употребил внутрь. Чутка отдышался, выпил водички, забрал приз и пошёл к своим в полк. Подкормлю парней.

Немаловажно, призом была коробка сгущенки. Сорок банок.

Не знаю почему, но много, очень много лет я о сгущенном молоке даже думать не мог. Наверное, не очень свежее тогда попалось.

***

Знаете, люблю грешным делом макароны с гуляшом. Причём с детства. Ещё с садика. Главное, чтобы к макарошкам подливка была. И мясо.

Особенно те макароны нравились, ранешные, из советского прошлого. Чтобы трубочкой.

Аккуратненько так ложечкой макарошки зачерпнуть, чтобы и кусочек мяса, и подливочка в ней оказались! Аж зажмуришься от удовольствия.

В школе иногда на обеды бывало. Потом в техникуме. В армии тоже, но не очень вкусно. Макароны разваренные и мяса с гулькин нос. В Афгане только с тушёнкой, но весьма. Весьма.

Правда, в Ташкентском госпитале неплохо готовили, врать не буду. Но редко. За полтора месяца, кажется, пару раз было.

Жаль, что теперь таких макарон нет. Другие.

Без частиц и приставок

            Мотор закапризничал, и я вынужден был прижаться к обочине, подъехав почти к самой автобусной остановке. Покопавшись в механической требухе, устранил неполадки и, захлопнув капот, очень довольный собой, собрался уже усесться в машину, когда сзади веселый звонкий голос крикнул:

            — Лыжа! Эй, Лыжа-а-а!

            Я вздрогнул, поперхнулся дымом и медленно повернулся.

            Нет, конечно, это не меня… Красивая молоденькая девчушка махала рукой пареньку, на куртке которого были вышиты большие яркие буквы LG. Парнишка, белозубо улыбаясь, махнул рукой девушке в ответ и пробежал мимо меня к ней навстречу…

Читать далее «Частица НЕ-, приставка ДО-»

***

Уже когда был в выздоравливающей команде, сразу после побудки уходил гулять в старый парк. Он там большой был. Вообще, госпиталь напоминал чем-то этакий довоенный пионерский лагерь: одно и двухэтажные корпуса отделений были раскиданы между огромными деревьями, соединялись между собой аккуратными асфальтовыми дорожками. Только не было пионеров. Зато были морг, хирургическое, ортопедическое и другие отделения, и приемный покой, куда по ночам (именно по ночам) приезжали санитарные машины в большом количестве. Привозили раненых и умерших с военного Тузельского аэродрома, где принимались самолёты из Афганистана.

Да, так вот, гулять я выходил не просто для того, чтобы сигаретку выкурить в ожидании завтрака, а с иной целью.

С неделю назад услышал что-то вроде:

— Нетав сад арис кидев ца,
Удзирод лурджи халаси
Сцоред исети рогорц шениа,
Наиареви тцарсули,
Нангреви нарикаласи,
Чагарасавит шемогрчениа.

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда,
Сад арис схваган ахали варази,
Сад арис чагара мтатцминда! 

Ну, и так далее, певец из меня ещё тот. А пели-то, пели как! Многоголосьем. Грузинским! «Тбилисо»!

Это было потрясающе.

Я познакомился с парнями. Три грузина, солдаты срочной службы, строили что-то. Уж не знаю, как они строили, но пели они постоянно. Конечно, акапелло. Вот пока бетон вымешивали, пели, кирпич носили, тоже пели, делали кладку, снова пели. Только на перекуре, на обеде и, думаю, во время сна не пели. А так пели всегда. Здорово пели. Часто народ собирался послушать их. Песен было очень много. Однако, песню о Тбилиси пели только рано утром. Один раз. Но каждый день, пока находился в госпитале.

***

          Боли не надо бояться. Боль нужно уважать! Тогда возможно почти комфортное существование.

80-й год. Ташкент. 340-й военный госпиталь. Хирургия. 

Хирургию тоже очень уважаю: к исцелению через боль. Боль хирургическая бело-стального цвета. Это я точно знаю. И ещё она мгновенная и безжалостная. Все ее стремления — принести облегчение и выздоровление с одним условием — через боль. И это у неё превосходно получается.

***

Человек привыкает ко всему. И довольно быстро. К войне в том числе.

Колонна идёт по большому кишлаку. БТР уверенно раздвигает бронированными плечами толпу. «Урал» и «шишига» проворно следуют за ним. Глазеем по сторонам.

Серо вокруг. Люди, одежда, дувалы, всё пыльное. Только лютое солнце плавит воздух, горы разноцветных специй на прилавках и яркие фрукты-овощи радуют глаз.

Прямо по курсу взрыв. Фугас сработал. Но гораздо раньше, чем мы подъехали к нему.

Мир наполняется криками, стонами, автоматными очередями. Редкими, но злыми. По нам бьют из мясной лавки.

Колонна не останавливается, даже не замедляет ход. Пара выстрелов из БТР крупным калибром моментально убеждает нападающих в полной бесполезности акции.

Спрыгнули, осмотрели лавку, никого. Что и следовало ожидать. На рынке затеряться легко, тем более, когда вокруг сочувствующие.

Прошло минут десять после взрыва. Убитых и раненых куда-то утащили. Снова мирный говор, споры торговцев с покупателями. Нас словно нет, растворились в жарком мареве.

Сердце тоже утихомирилось. Снова вокруг серость, только пыль более въедлива, взрыв разбросал взвесь специй. Приятно-щекотно в носу и на губах.

Такое послевкусие миновавшей смерти.

***

Лежу на горячей земле. Пыль раскаленная, а не почва. Тень небольшая от нависающего скального обломка. Камень тоже раскалён, но есть иллюзия прохлады, когда порыв ветра возмущает кисельную рыжую плотность воздуха. Наблюдаю за муравьём. Он огромен. С полспички длиной. Таких дома не видел.

Тонкими, длинными, мощными ногами насекомое упирается в песок, оставляя заметные следы, тащит на загривке дохлого каракурта.

— Везёт ему! — тоскливо думаю. — Сейчас домой придёт, там мама с папой, а может и девушка любимая. Или жена… — уже в полудрёме слежу и почти уплываю в сон, на всякий случай нащупываю автомат под правым боком.

— Серый! — вырывает из полусна голос Сани. — Пожри. Скоро выдвигаемся. Вечереет.

Банка тушёнки летит точно на муравья, перерезает его толстым рантом.

— Не хочу быть муравьём! — сбрасываю с себя липкую дурноту. Тянусь за банкой. Действительно, надо пожрать, ночной переход долгий. Да и вообще, мало ли что.

Афганистан. Где-то под Кандагаром. Август 1980 года.